Глава 16

Вернуться к Пятнадцатой главе



Повесть о счастье, Вере и последней надежде.(НЕОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ)

 

Часть Первая. Чудес не бывает, НО…

 

16.
Змеиный Гад, ты будешь казнён на рассвете!

 

В трамвае, а может быть в автобусе, или даже троллейбусе они ехали:
— Ты знаешь — все эти надписи можно читать наоборот: с начала до конца – и получается преуморительно смешно – то есть я хотел сказать: с конца до начала …—сказал он ей на ухо.
— Да, знаю – есть такая игра. Называется слово и выигрывает тот, кто быстрее всех без ошибок произнесёт его наоборот с конца до начала – ответила Вера.
— Ага, я это и имел в виду — она называется «Беседа»…
— Нет! Она называется «Балда», — поправила его спутница.
Он провожал её домой из Марьинского Мосторга …
Да …
Нет …
— Ыткудорп! -звучно произнёс он. Стоявшие рядом пассажиры подозрительно покосились на него. Хотя в столице иностранная речь—это не такая уж большая редкость, но всё равно… Однако он не заметил их взглядов, потому что был всецело поглощён своей спутницей…
— Что? — не поняла Вера, изумлённо взглянув на кавалера.
— Да вот, продукты, говорю, — смущённо затараторил он.— Если наоборот, то буде ыткудорП…
— Продукты, говорищь…
Я имею в виду то, что ни один магазин кроме Продуктов в те годы не работал по воскресеньям в Москве! Как вы думаете почему? Улицы и переулки становились пустынными как… Как… Даже сравнения не подберу!
— Но больше всего мне нравятся такие магазины как алимдюЛ или аналтевС, — продолжал он, повинуясь грустному и отчасти сумеречному настроению.
— Это ты о чём?
— О магазинах женской одежды… алимдюЛ—это по-моему на Курском вокзале, а аналтевС—тоже где-то есть. Это же надо додуматься?! Назвать магазины женскими именами! Хотя если судить по произношению — алимдюЛ досталось нам в наследство от татаро-монгольского ига, а аналтевС—это что-то древнегреческое, вроде «басилевс» прикочевало с Византийской Империи: Москва— это Рим №13…
— А что тут плохого? Есть ещё Ванда…
— .-.=.-.— — .-.=.-.— — .-.=.-.—
— Ыткудорп—это чукча, ехавший в Стокгольм автостопом, но очутившийся почему-то в Москве. В общем, шёл в комнату, попал в другую по закону подлости…
Нульф, — откуда же они возвращались?
Память отшибло!..
Они шли вдвоём под руку от ВДНХа – сгущались августовские сумерки позднего лета, и темнота была уже вполне ощутимая для глаза. Порыжевшие уже с остатками зелени деревья небольшого скверика, вытянувшегося справа, практически сливались в одну тёмную массу…
Невдалеке — впереди шумел поток автомобилей — зажжённые уже фары и красные габаритные огни машин в наступающей полутьме чертили горизонтальными линиями проспект Мира от начала до конца…
Если кто знает – перед северным входом на ВДНХа есть типа большой-пребольшой площади. Там трамвай, едущий вдоль восточного забора Выставки, делает круглый поворот как раз перед грандиозным монументом мужика и бабы, а ещё там подальше перекрёсток…
Над ними вдоль уже зажглась цепочка фонарей, а там, где шли наши герои под руку вдвоём, была еще относительная тишина. И даже какое-то эхо от их одиноких шагов слышалось то ли от ВГИКа, то ли от киностудии имени Горького. Не столько от его стоптанных сандалий, сколько от Вериных туфелек на высоких каблуках. И было такое впечатление, что на всю эту пустынную площадь только одни они вдвоём. Наверное, так и было.
Впереди слева по мере их шагов надвигался грандиозный символ. Если не задирать голову, то в абсолютной близи были видна только сплошная каменная стена, на крыше которой только четверо с точки зрения рядового Человека чудовищно больших стоп в ботинках и туфлях…
И вдруг ударил гром небесный – это было так удивительно, потому что на вечернем небе не было ни тучки, ни даже облачка … Ничего не предвещало ненастья. Было ещё не темно, но уже и не светло, настоящие августовские сумерки.
Мы вздрогнули и остановились; рефлексивно задрали головы – глянули наверх: в темнеющем фиолетовом небе прямо над нашими головами расцветали—один за одним— рассыпающиеся на глазах кучи разноцветных огоньков, а за ним – справа и слева ещё один звёздный шар и ещё один всплеск светящихся разноцветных точек и черточек, — они, осыпаясь, медленно таяли в тёмной синеве друг за другом. Всё это сопровождалось близким и в тоже время каким-то отдалённым грохотом артиллерийских орудий…
— Так это же салют! Ух ты как здорово!
— Никак сегодня какой-то военный праздник!
— Конечно! Сегодня же воскресенье…
— Красный день календаря! Война никак нас не оставит в покое, хм …
— А какой праздник?
— Какой? Не знаю… Да и не хочу знать!
— Тогда это — наш праздник! Это салют в нашу честь… Нет и не может быть никакого праздника – это салют только для нас, только для нас двоих… Это же салют в нашу честь! – воскликнул он ликующим голосом. – Москва приветствует наш союз!
Вера ответила лёгким смешком на его взволнованный монолог, но ничего не сказала.
«Я точно помню, что мы шли от ВДНХа к проспекту Мира. Как мы там оказались?.. И почему такой длинный путь?…».
Но тут как бы в подтверждение его слов, в чью честь салют, – в воздухе запахло серой, пороховым дымом и гарью. Более того, — на их ничем не покрытые головы посыпались какие-то ошмётки, непрогоревшие до конца остатки от снарядов фейерверка.
… Позже он узнал, что артиллерийские батареи, производящие праздничное зарево, видное далеко в небе всей столицей, были расположены как раз где-то недалеко от ВДНХа, поэтому остатки от гильз или ещё что-такое осыпается на землю именно в его окрестностях…
Но в тот момент ощущение удивительно ладно складывающейся жизни пронзило его насквозь. Было какое-то совершенно непонятно откуда берущееся ощущение, что впереди всё будет хорошо, и пусть трудная но большая жизнь, наполненная до отказа значительными событиями; в этот момент под очередной раскат феёерверочного грохота, грядущая жизнь расстилается перед ним, как долина, если посмотреть на неё с горы. Сейчас они спустятся вниз и пойдут, пойдут по жизни рука об руку, поплывут как по течению реки …
Как ни сложится его судьба в дальнейшем, но эти мгновения—под руку, под салютом, осыпаемые остатками фейерверка, они не просто навсегда останутся, они появились так неожиданно, их уже не вычеркнешь из памяти, и и именно под неслышимый, но временами возникающий в душе фейерверк и запах серы будет продолжаться вся его жизнь —воспоминанием.
— .-.=.-.— — .-.=.-.— \-
Более того, что-то непонятное мягко зашипело и зашлепало по асфальту со всех сторон. В воздухе всё отчетливее усиливался запах серы и других пороховых газов. Уже после второго залпа площадь и всё окружающее пространство оказались в легком сизом дыму.
Эта гарь и дым, стеснившие дыхание, не дали им возможности остановиться и полюбоваться фейерверком, который столица давала в их честь. Они стали задыхаться, она крепче сжала его локоть, и они не сговариваясь побежали стремясь как можно быстрее выйти из зоны обстрела, спасаясь от неожиданного праздничного дождя в кавычках, ну совсем как дети …
К перекрёстку!
Когда они добежали до проспекта Мира, салют затих так же внезапно, как и начался. Над площадью вокруг этого великолепного советского секс-символа Молота и Серпа, Смычки Болта и Мохнатки ещё оставался синеватый дымок… Но пороховой туман всё больше и больше сливался с крепчающими сумерками, он был почти невиден, да и запах уже рассеивался… А они уже добежали со всех ног к перекрёстку, проскочили зебру, и очутились на автобусной остановке.
Вторично нашего героя посетило неизгладимое ощущение, что всё складывалось как по маслу, само собой. Даже вот таким странным образом приветствовала столица их крепнущий союз. Но – запах, но – запах …
Только они успокоились, но ещё не отдышались, как вдруг в небе снова засверкали фейерверки, и грохот орудий пошёл по второму кругу, и надо, наверное, было задержаться и задравши глаза на Небеса Своего Салюта, однако тут , как по закону подлости, подошёл усталый жёлтый автобус, и наши герои с трудом протиснулись в него—как и сейчас, так и всегда автобусы ходили редко. …
Салют для двоих – но эти двое практически не смогли полюбоваться спокойно и комфортно тем, что им, казалось, было предназначено судьбой: сначала – из-за гари и дыма, потом – автобус подошёл…
Если бы автобус не подошёл, они могли бы подольше посмотреть на Свой Салют, но уже уезжая с места события, ему подумалось в тот момент, что в их совместной жизни будет ещё много этих салютов… И они ещё не раз…
И он как всегда, оказался — неправ: на самом деле единственный, первый и последний в их жизни.
Был ли в этом намёк, что жизнь — коротка?!
«Какая великолепная сцена: влюблённая парочка, бегущая от салюта – ну прямо дети, бегущие от грозы… Запомнить бы её хорошенько, все ощущения – чтобы потом описать» — подумал наш герой, уже в автобусе, набирающем скорость.
Запомнить-то он запомнил, вот только описать не смог! Не оказалось у него такого замысла, куда бы мог он вставить жениха и невеста, бегущих от салюта, данного в — «их честь»…
На следующий день, вспоминая и пережёвывая события вчерашнего вечера, он сообразил, вот что там произошло на самом деле — именно под салютом они инстинктивно впервые взяли друг друга под руку и бежали неким единым слитным существом, и если было бы возможно посмотреть на них со стороны, то эта четырёхногая «каракатица» наверняка была преуморительно неуклюжей и смешной …
Х Х Х
ВЕЧНЫЙ же ЗОВ 08.10.2015 ПЕРЕЗАПИСЬ ОТ 11.03.1990 (1987) Копия Старшей Сестре.
Почему неотправленные письма? Хороший вопрос. А стоит ли отправлять? Ну пошлю я их своему другу – при одной этой мысли у меня на душе становится плохо – начинают скрести кошки на душе. И не просто милые прелестные фарфоровые кошечки, на которых так комфортно тренироваться – а настоящие усатые мартовские тигры – облезлые, грязные, полу-обезумевшие на крыше и в подвалах от «вечного зова» – есть такое произведение у одного из множества лауреатов Сталинской, Ленинской, Государственной премий СССР…
И теперь в задачке про перестройку спрашивается: кто даст гарантию, что вместо милого друга не –
— Тук-тук! Вам повестка, Виктор Миронович!
… и розовощёкий высоченный откормленный молодой страж порядка в штатском, но с демократизатором на поясе начнёт участливо расспрашивать меня: как это ко мне пришли такие мысли? С кем я ещё связан? Что говорят те, с которыми связан …
Страх!
Он самый, батюшка. Не Госстрах СССР, но просто обыкновенный человеческий страх. Хотя с другой стороны, наверное, тоже государственный … Просто страшно. Хотя и стыдно мужику в этом признаваться… Особенно в период всенародно государственной гласности!
Странный народ мы, всё-таки. На Народной войне за Родину, за Сталина, за Царя-батюшку умереть не боимся, грудью ложимся на амбразуру, бросаем самолёт на последний в своей жизни таран, в тылу врага развернём партизанскую войну – в общем, полнейшее бесстрашие. А вот свободно мыслить – страшно. Страшно показать просто здравый смысл свой среди истерического перестроечного психоза… Сказать то, что думаешь, — страшно аж жуть. Не говоря уже о том, чтобы – написать …
Страшно просто подумать, товарищ майор…
Х Х Х
Одной из проблем было то, что встречи с Чёрной Женщиной осуществлялись, во-первых, как бы на ходу, в движении во-вторых, в то время когда он был вместе с Верой…
Безусловно, если бы ЭТО появилось перед ним в то время, как он был один, например, выходил с квартиры Старшего Брата или, наоборот, возвращался на неё – то безусловно он бы предпринял ряд энергичных действий, чтобы выяснить её настоящую природу; остановился и поговорил с ней попроще и – узнал бы побольше … Впрочем, не факт: он весь был поглощён своей новой знакомой, и как-то инстинктивно отстранял от себя эту Чёрную Женщину … Она могла бы понадобиться потом … Да он мог просто застрашниться! И в этом смысле она здорово помешала бы ему…
А так как это всё складывалось, то разобраться с Чёрной — мешало постоянное присутствие Веры рядом… Как специально, как назло…
В ходе его размышлений его заинтересовал другой вопрос. Интересно, как наркоманы отделяют свои галлюцинации от реальности? Если писатели не всегда могли — «Ты знаешь, какую штуку сыграла моя Татьяна? Она выскочила замуж за генерала!» – сказал как-то гениальный арап своему знакомому, и тот был очень удивлён, когда понял, что речь идёт не о живом человеке, а о вымышленном образе .. – то, что говорить о наркозависимых?…
— Какую Татьяну вы имеете в виду? Их много…
Х Х Х
Это были две увесистых пачки в обёртке. В людской толчее, с ними было бы не ай-яй-яй! Но он уже немножко изучил столицу и выбрал оптимальный географический маршрут: на электричку в первый вагон (турникетов тогда не было вообще!)
, а там с железнодорожной платформы пешком безо всяких там метро и автобусов. Путь действительно оказался достаточно лёгким и отчасти свободным, он не шёл, а летел как на крыльях мимо санатория, в котором работала Вера: по пути этому он представлял, как она обрадуется. И вот он уже звонит в уже знакомую дверь. «-Это две накидки на твои кресла и покрывало на твой диван, что в большой комнате — диван. Помнишь, мы с тобой их видели в Универмаге Деревенском. Они тебе понравились, но ты сказала, что они слишком дорогие. Так вот — я ж завтра уежжаю. И мне кажется, что … Ну вобщем, возьми—это как подарок от чистого сердца …» — он всёвсё объяснит ей…Обдумывая эти свои слова наш герой как-то не очень волновался; гораздо больше он переживал, когда ехал за ними в Деревенский — боялся, что их уже купили. Но видимо, действительно, цена даже по тем временам была дорогущая. И ещё—этот ядовито-красный цвет, словно сошедший со Знамени Победы…
Она попеняет ему на трату, но, конечно же, — возьмёт —не выбрасывать же такое добро?! Но вполне возможно, Веры не будет дома, тогда он оставит подарок её матери…
…Вера открыла ему. Он весьма довольный сам собой втащил объемистые пачки в прихожую и с весьма радостным вздохом, освободившись от нагрузки, бросил к её ногам. Он в полной мере почувствовал себя героем.
— Это ещё что такое? — изумилась Вера, отступив на шаг назад.
Он хотел сказать: «Ну какая разница, мать, между розами и этими тряпками? Всё подарок! Но розы ты бы взяла, не так ли? В конце концов номинально мы с тобой жених и невеста. И заметь! — розы — они через неделю завянут, а диванный комплект будет долгие годы напоминать тебе обо мне, таком странном молодом человек среднего возраста — 32 лет от роду, как бы дальше всё не происходило в нашей жизни, и даже если наши жизненные пути разойдутся…».
Но вместо этого многословия, столь типичного для него на бумаге, он пихнул ногой сначала один баул:
— Здесь покрывало, — сообщил он.
— А здесь, — пнул носком туфли второй тюк, в результате чего на обложке отпечатался грязный след, — накидки для кресел.
Вера покраснела от кончика носа до самых серёжек, и даже макияж не смог скрыть этого странного небесного знамения; она занервничала. Впервые он увидел её такой сердитой. Она пожала плечами, сложила крест-накрест руки на груди.
— И к мебели мне кажется подходит! — привёл он как ему показалось самый решающий и сногсшибательный аргумент.
Вера на ногах устояла и волновалась недолго.
— Я такого подарка от чужих людей не возьму! — твёрдо металлическим тоном сказала она, вернувшись в своё привычное состояние. Льда никогда не было в её голосе, но металла предостаточно.
Он в недоумении посмотрел на неё. Вот как?! Этого он не ожидал совершенно и растерялся… С лов у него не стало никаких. Полная пустота в голове.
— А чего я с ними тогда делать буду? — наконец, он выдавил из себя.
— Ну чего хочешь, того и делай!
По идее надо было упрашивать, может встать на колени, но — у него как-то не лежала душа к столь патетическим жестам, вполне уместным на сцене или в кине, но здесь было другое – это ведь жизнь! В жизни-то чего выпендриваться? Тем более, не лежала душа к такого рода телодвижениям. Воцарилось молчание.
Грустное молчание затягивалось
— Ну ладно.— сказал, наконец, он.— Тогда я поехал…
— Ты когда уезжаешь? — она знала, что он уже взял билет обратно домой. Чего спрашивать? Он уже десять раз называл время своего отъезда…
— Завтра, в десять — с Курского, — промямлил он…
Он повернулся, но она решительно и крепко схватила его за короткий рукав шведки.
— Забери ЭТО! — властно сказала она.
— .-.=.-.— — .-.=.-.— \=
Он подумал, что она захочет его проводить. Но прозвучало совершенно другое.
— Ты будешь писать мне письма? — неожиданно для него спросила Вера чётко и требовательно.
— Письма? — он и об этом и не задумывался. Вопрос поставил его в тупик. В конце концов есть телефон:
— Если она, сука, не берёт твой подарок, — прохрипел внутренний голос, — то почему ты должен париться с письмами к ней?
«Я тебе объясню, — ответил он хрипатому, — это, но немножко попозже! Наверное, во второй части этой горестной Повести». Ответил он ему чужими словами.
Пауза затягивалась.
— Наверное, буду… — раздумчиво сказал он и вздохнул.
— Я люблю читать письма, очень люблю. Обязательно напиши мне, хорошо?
— Хорошо! — неожиданно для себя легко согласился он.
— Я буду ждать!..
… Спускаясь по лестнице, он и не подозревал, какими тяжёлыми оказались эти тюки на самом деле; спускаясь по лестнице он удивлялся, как легко он тащил их сюда буквально полчаса назад, и как тяжело — обратно.
Х Х Х
— Не хочет, значит? Кгм –хм, — откашлялся Старший Брат.—Харчами значит перебирает?… А со свадьбой как?
Он пожал плечами: Никак!
— Она просто будет шлёндать с этим удостоверением ВЕЧНОСТИ… Скорее всего, ничего не будет.
Старший Брат ещё раз посмотрел на объёмные тюки:
— И сколько это барахло стоит?
— 350!
— Обалдеть! Дайте две!
— А там две и есть — две накидки и покрывало. Или наоборот… — он уже не помнил, где что лежит.
— Ты не понял — это я так образно … Что-то очень дороговато будет. Чушь какая-то. Что же это за драп-дерюга такая?! Золотом что ли переплетённая…
— Это эксклюзивный товар! — пояснила Фотинья.— Я тоже их видела: они сделаны в единственной экземпляре. Изделие народных промыслов СССР.
— Хм, изделие?! Резиновое изделие… — продолжил Старший Брат с гнусным смешком.— Ну и что ты с этим изделием собираешься делать?
— Да что хочешь! Я хотел на мусорку бросить, чтобы не таскаться — здесь Старший Брат вздрогнул, как будто не словом, а плетью перекрестили, — потом подумал: может вам пригодится… Чего добро на мусорку, правда?
Старший Брат переглянулся со своей женой.
— Ты когда ещё приедешь к нам?
— Не знаю, — ответил он.— Может быть летом, в следующем году.
— Приезжай на Новый Год! = пригласила Фотинья.— У нас здесь будет весело. Сходим в Большой Театр. На каток.
— Как раз к тому времени тебе ещё одну невесту найдём, — расщедрился Старший Брат.

Х Х Х
Третий вариант, что всё-таки это галлюцинация – а это значит, что его дела очень и очень плохи. До сих пор он галлюцинаций не видел. Особенно таких ярких и чёрных. Их появление могло свидетельствовать об усилении и прогрессирование некоего психического заболевания … Какого именно понять было невозможно? Тем боле такая живая и пластическая. В пользу этого свидетельствовало то, что – хотя он их помнил весьма смутно – облик первой Чёрной Женщины, появившейся в первый день поездок по магазинам, не соответствовал той, которая возникла при их попытки подать заявление в ЗАГС. Единственным что их объединяло – это была их чёрная одежда. А если это разные люди – тогда как? Не есть ли это настоятельная необходимость по возвращении в родной город сходить на консультацию к психиатру?… И сразу же после этой мысли он понял, что именно в родном городе ни к какому психиатру он не пойдёт … Можно ли вообще в Москве попасть на консультацию инкогнито? Он решил прозондировать эту почву у Старшего Брата при первом удобном случае, предупредив его, чтобы он скрывал сию страшную тайну самым строжайшим образом.
Если наука развивается и видоизменяется буквально с каждым десятилетием, то астрология и прочие шаманские чудеса и прелести застыли на той же точке отсчёта, что они были и в 16-м веке. Ничего нового в них не появилось со времён Аристарха Самосского…
Четвёртая гипотеза: это появление этого смутного образа – свидетельство конфликта между его подсознанием и сознанием. Подсознание его предчувствует какую-то беду, несчастье, настроено пессимистически, и не имея возможности прорваться в сознание прибегает к созданию вот таких вот символов… Это была самая слабая и в то же время самая привлекательная его теория. Самая слабая – потому что оставался неотвеченным один вопрос: почему подсознание решилось действовать не через сон, а через – галлюцинацию …
После того, как он познакомился с Верой он постоянно пребывал в каком-то супернапряжённом состоянии: с одной стороны, он уверял себя, что в случае провала он абсолютно ничего не потеряет, с другой стороны…
Удивительно, что здесь как по мановению волшебной палочки всё складывалось само собой и не было никакого желания ломать чудесное стечение обстоятельств. Более того, чем больше он знакомился с Верой, такая привычная попервах мысль: плюнуть и уехать – она уже не возникала совсем.
Кто-то или что-то внедрило в его сознание мысль: как бы не закончилось с Верой, он ничего не теряет, а только приобретает. Возникала большая благодарность…
Оборотной стороной была ещё усталость, и вот эта твёрдость сливающихся буквально склеивающихся друг с другом обстоятельств, — она проникала посредством усталости … Сила, которая сталкивала, соединяла их вместе была беспощадной … Абсолютно безжалостной!
Многие люди оглядываются в своё лично прожитое прошлое, иногда гордясь своими поступками и принятыми решениями, но чаще – проклиная себя, называя себя любимых дураками и дурами – за то, что не сумели, прошляпили, и прочь.
Прочь!
Жизнь могла сложиться совсем по-другому…
Нет, не так! А вот так:
Разве жизнь его могла сложиться совсем по-другому?
Понимаешь, это не была любовь, это не была даже страсть, это было чувство, которое гораздо сильнее всех любвей со страстями вместе взятых. Любовь, она имеет гнусную и грустную привычку проходить, проклятая. А страсть кончается либо ничего, либо преступлением…

Х Х Х

Он посидел со Старшим Братом на кухне — как бы на расставание прощально: завтра тот пойдет рано утром на дежурство в свою Академию Войск Железа и Бетона, а он еще будет спать, но—недолго: с лёгкой сумочкой наперевес через час побежит… Брат был в ударе:
— … слышь, братан, я немного подзабыл, кто у нас из царей на Советской Руси был: Владимир Мудрый, Йосип Грозный, Никита Чудотворец, Леонид Миротворец, Юрий Очкарик, …
— Нет, Леонид Летописец, а не мифотворец…
— Ах да, я и забыл — он же писака! Значит Леонид Летописец, Юрий Очкастый, Михаил Меченый, Борис Пьяный и … И кто ещё?
— Начинай опять сначала: Константин Ушастый — пропустил
— Были? Словно не были!
— Да от них мало что зависело … Кстати, Ушастый — это хохол?
— Фамилия кончается на -ко, похоже что да, южнославянской крови …
— Да, братан, кстати ты знаешь, кто такой таракан?
— Таракан — это насекомое: из отряда диктиоптера, парнокрылых насекомых с неполным превращением…
— Ну ты — ботаник! — восхитился Старший Брат. — Но ты неправ, Борис! Таракан — это крокодил…
— Ну да? — не поверил он. — Крокодил — это из лягушачьей породы, земноводное, амфибия …
— Ты не дослушал! И вообще что за дурацкая мода такая — перебивать старших? Щас в угол поставлю! Так вот — таракан — это крокодил, переживший Продовольственную программу!
Старший Брат хохотнул.
— Ну да! Тараканы — они, живучие твари …! — поддакнул он своему родичу. — Если они динозавров пережили, то им и коммунизм ни по чём …
— Коммунизм, говоришь?!
Старший Брат помолчал и продолжил:
— Гостиницы с клопами, разбитые дороги, — запел родственник на мотив всемирно известной космической песни, — Всё это нам, товарищ, надо пережить!
— И пусть в газетах пишут, что мы живём как боги … Ты знаешь, чья это песня?
— Нет!
— Наливай!…
Старший Брат замолчал. Старший Брат взял младшего брата за загривок, и притянул его голову к своему лицу, так что они стукнулись очки в очки:
— Ух! — выдохнул Старший Брат. — Как я тебя ненавижу!..
Х Х Х
Он долго не мог заснуть, ворочался; мешало, наверное, радостное и приподнятое настроение, потому что завтра он, наконец, поедет домой, и лёгкая улыбка счастья, то появлялась, то снова исчезала с его лица… Но забытье медленно овладевало им, и ему начал сниться сон…
… ему часто снились странные сны. И сейчас ему приснилось, что он=солженицын и выходит из вагона поезда Владивосток — Москва в какой-то забытой богом деревне. Дежурная по вокзалу залихватски свистит в милицейский свисток, и на её нетерпеливый зов из пристанционого буфета выходят недовольные, недопившие и недоевшие односельчане …они собираются хмурой кучкой вокруг меня, что-то спрашивают, и я как самый настоящий Солженицын изо всех сил начинаю их учить, как надо жить не по лжи…
— .-.=.-. — — .-.=.-. — \ — \ -\\- — .-.=.-. — — .-.=.-. — — .-.=.-. — \ — \ -\\- — .-.=.-. — — .-.=.-. — — .-.=.-. — \ — \ -\\- — .-.=.-. — — .-.=.-. — — .-.=.-. — \ — \ -\\- — .-.=.-. — — .-.=.-. — — .-.=.-. — \ — \ -\\- — .-.=.-. — — .-.=.-. — — .-.=.-. — \ — \ -\\- — .-.=.-. — — .-.=.-. — — .-.=.-. — \ — \ -\\- — .-.=.-. — — .-.=.-. — — .-.=.-. — \ — \ -\\- — .-.=.-. — — .-.=.-. — — .-.=.-. — \ — \ -\\- — .-.=.-. —
… кошмар какой-то!… настоящий бред!…
После этого не ахти приятного сна он долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок, в последний может быть раз слушал яростную музыку Большого Города: шум машин, подъезжающих с продуктами к магазину, расположенному на первом этаже, очередную брань экспедиторов и перебранку приёмосдатчиков с товароведками, разухабистые крики и удалые песни пьяной компашки, расположившейся во дворе детского садика — в советское время, по-видимому, детские дошкольные учреждения не охранялись … Где-то вдалеке завыла сирена то ли Скорой помощи, то ли милицейского козла…
Это был его последний сон в Москве, столице нашей Родины.
Завтра он уже уехал домой, где его поджидает …

— Это я пошутил, товарищ майор, — подняв угол скатерти покрывавшей ресторанный столик, сообщил дрожащим шёпотком Старший Брат. Место действия – гостинца «Вселенная».
— Ты очень неудачно пошутил! — ответил ему откуда-то издалека механический и металлический как из бочки гулкий Голос из Ничто.
(Примечание автора: «Голос из Ничто» – название одного из рассказов Юрия Мамлеева)

(Читать далее — 17. Первым делом — САМОЛЁТЫ…)