В ТИХОМ ОМУТЕ.

На Полустанке Тихий Омут.

В тихом омуте, в тихом омуте

(Только солнце погасит луч)

Черти бесятся, черти крутятся

И песок под ногой зыбуч.

Екатерина Оленева

1.

Конечно. Она попала на полустанок случайно. Именно на этот полустанок.

Однако.

Если принять во внимание, что случайность есть превратное выражение необходимости, то этот случай надлежит рассмотреть более тщательно. Как, впрочем, и остальные все извращения судьбы и промысла.

С одной стороны, не стоит, пожалуй, говорить о случайности, хотя бы потому что перед нами предстала уже взрослая женщина (Не девочка 13 лет!), которую жизнь уже кое-чему научила, надеемся.

Ранним летним утром, в предрассветных сумерках на одном из южных железнодорожных полустанков на считанные минуты притормозил скорый поезд Москва — Город у Самого Синего моря. Из предпоследнего вагона выпорхнула молоденькая девчушка.

Как это получилось просто непонятно, потому что в расписании никаких остановок здеь не было предусмотрено и проводницы здесь никогда не открывали двери, но факт остается фактом

Но с другой стороны, наверное, как раз поэтому – потому что!

Она соскочила с подножки вагона настолько импульсивно, как камень сорвался в обрыв — с горы, быстро и ей было всё равно, что это была за станция и как она называется. И просто удивительно что не разбилась. ей просто повезло. И она помчалась что есть духу. Ей владела одна мысль – бежать. И она побежала вдоль всех 16 вагонов, не оглядываясь и только слегка спотыкаясь на высоких каблуках. То есть вместо того, чтобы бежать от поезда, она помчалась вдоль него, в полной мере рискуя, что её кацо-абрека, джигит без кинжала, актёр Грузия-фильм выглянет в окно вагона, увидит её и остановит поезд, сорвав стоп-кран… Но ей владела одна мысль – бежать, и о большем она ни о чем не соображала.

Между тем, поезд тронулся и мало-помалу начал набирать скорость. Проводницы захлопывали тамбура, а она всё бежала – по-женски неуклюже рядом качающимися вагонами, рискуя оступиться и попасть под колеса. А вагоны обгоняли её всё быстрей и быстрей

Поезда, поезда, вагоны, купе и полки, — вся моя взрослая жизнь так и или иначе связана с вами…Хотя не так уж часто я и ездил… Не часто, но регулярно — ежегодно, скажем так.

Выпорхнула – потому что она действительно здорово напоминала бабочку, и если ей действительно чего-то не хватало, то это цветов, на которых она могла бы порхать с одного на другой. Да ещё не хватало фоторепортёра, чтобы заснять её эти очаровательные моменты перепархивания с одного цветочка — на другой, целование взасос пока не высосет всё. На память разумеется. Как она порхает над цветочками. На радость читателям иллюстрированного журнала “Огонёк”.

— Лора! Лора! – зазвучал в её ушах– раздался откуда-то приглушенный отчаянный вопль. Она даже сразу и не сообразила, что это не голос Жоры Пантикапеева. У кацо-абрека, джигита, Грузию-фильм голос был хрипатый и совсем другой тональности, а это был тонкий и пронзительный крик.

Остановилась, видимо силы бежать её покинули, переводя дыхание и смотря через плечо назад на красные ещё фонари удаляющегося последнего вагона. Один из этих фонарей заговорщицки подмигнул ей, но она не обратила внимание.

Она подумала, что первое впечатление её не обмануло: так и есть – кацо, абрек, джигит Жора оказался подло труслив и жутко паникёр. Прыгнуть вслед за ней, Грузия-фильм остановить поезд – он не решился. «Ну и слава Богу!» — подумала она. От сердца отлегло. Ни вздоха, мой друг, ни стона. Хотя – на самом деле – всё было далеко не слава Богу.

Но с другой стороны, наверное, как раз поэтому – потому что она была битой жизнь наотмашь не однажды – потому что она разбиралась в жизни – она и попала в это село случайно.

На своего кацо-абрека, джигита, Грузию-фильм она подумала так совершенно зря. В этот момент он дрых без задних ног, как впрочем дрыхла и дежурная проводница, положа руки на столик, а на руки — голову правым ухом вниз. Только через полчаса, уже подъезжая к Красногвардейской, она выйдет в тамбур, и увидит приоткрытую чуток дверь, и подумает, что она забыла — ну просто запамятовала закрыть её. То, что кто-то смог открыть и спрыгнуть на полном ходу, — а приторможение на полустанке она проспала — она и в мыслях не могла предусмотреть….

Село, в которое её привело довольно-таки неожиданное стечение обстоятельств, было захолустное и маленькое. Оно было явно неприспособленно для столь блестящей красавицы как она. Но может быть поэтому она осталась в нём. А тут подошла электричка. Она моментально села в эту электричку, не купив даже билета.

Сначала она соврала дежурному по станции – угреватому и невзрачному мужчине, лет этак 30 с чем-то, — что она якобы приехала к тёте, которая тут живет, но ошиблась адресом. Она, якобы, не видела тётю 10 лет. И как всегда эта ложь прошла. Она, конечно, не прошла, скорее всего обошлась. На то были свои причины. Безусловно, дежурный знал, во-первых, что рядом с его избушкой нет никакого села, оно расположено на расстоянии 5-6 км. Отсюда, во-вторых, он сам был – по странному стечению обстоятельств, из этого села – тут же в дежурке находился и моторчик, на котором он приехал на дежурство, — все дежурные были из этого села, — и быстро перебрав в уме всех тёть и дядьев, обнаружил, что не может отождествить новоявленную «племянницу» ни с одной из них. Он просто растерялся, столкнувшись с наглой ложью и промолчал.

В комнате залитой мертвенно бледным люминесцентным светом, он молча таращил глаза на красавицу, каких сроду не видел. Немного заикаясь, дежурный сообщил, что следующий поезд пойдет нескоро – только утром. Совсем не нравственные, а скорее наоборот – посещали мысли его уже начавшую лысеть башку…

— Он один из скорых поездов у нас останавливается. Неизвестно почему. А так – только одни электрички. И чтобы гарантированно попасть в Москву, надо ехать в райцентр, — сказал он глухо и подавленно, глотая слюну.

….

«А за вами с ножом когда-нибудь гонялись?» — захотелось ей спросить у него, но, подумав, она промолчала.

Пауза затянулась. Определенную роль сыграло здесь то обстоятельство, что недавнее волнение наложило на её щёки лёгкий румянец, а винные пары, витавшие в голове, заставляли глаза блестеть. Всё это в совокупности делало её лицо обворожительным. Неслучайно язык дежурного запинался у него во рту и выговаривал слова с явным трудом.

Два чувства начали в нем схватку не на жизнь, а на смерть; с одной стороны, красота, а тем более беспомощная красота вызывала в его душе прилив тепла, сочувствия, ласки в смысле нежности, а, с другой стороны, появление и расширение такого неожиданного для него чувства испугало его и усилило подозрительность; «нет, нормальные люди с поездов не прыгают и от поездов не отстают», — сказал ему твердо, не задумываясь его внутренний трезвый голос. Однако справиться со смирением он совсем не смог…

«А почему бы и нет? – подумала она. – Это глухое отдаленное село, этот волчий полустанок – может быть, это перст судьбы. Не пора ли успокоиться?! Зажить тихой простой жизнью. Хватит метаться по белу свету в поисках того, что всё равно недостижимо. И остаться навсегда в этом селе…».

Так ложь стала неожиданно приобретать формы правды. Впрочем, сама действительность в лице покрывавшегося красными пятнами лица дежурного по станции поспешила ей в этом на помощь. Что-то мелькнуло в глазах его, он переменил позу, и он на этот раз без заикания резко спросил, приподняв брови:

— Случаем не Бартенева?

— Случаем, да! – соврала она, одновременно глубоко заглянув в зрачки подставившихся ей его бесцветных глаз.

Он поспешно отвёл глаза и покраснел так густо, насколько смог. А лицо его приняло злое упрямое выражение. Он замялся.

Ей стало интересно, а это значит, что она полностью пришла в себя. Пьянка в вагоне-ресторане, в дурной компании, поползновения на её честь и достоинство снизу быстро выветривались из памяти, забываясь на ходу, словно бы их и не было.

— Она не умерла?! – встревожено спросила она, всё более и более входя в роль «племянницы»

— Нет, а что? – удивленно взглянул он на неё.

«Лучше бы она умерла, эта Бартенева!» — подумала она и вздохнула.

… Что я тебе жена?

— Я же столько раз тебе предлагал… Уже замучился…

— Больно ты мне нужен! Муж хуев!

— О детях подумай! Пожалей их!..

«А как же её зовут, эту Бартеневу? Сейчас он меня спросит, а я не знаю, вот дела!» — и ей стало смешно от безмозглой наглости своей собственной лжи.

— Просто я давно не видела её, очень давно… Она, наверное, забыла меня…

— Вас??

— Да, меня.

— Вы знаете, вас очень трудно забыть… — хмыкнул он.

Тут уж ей пришлось удивиться. Но она, конечно, не подала виду.

Некрасивые завидуют красоте красивых. Кажется, это одна из закономерностей нашей грёбаной жизни. А зря! Красивые тоже плачут, и порой чаще уродливых. Конечно. Эта закономерность распространяется не абсолютно на всех, но в большинстве случаев действует весьма впечатляюще, но этот дежурный вроде бы не завидовал ей. А она очень устала от людской зависти. Зависти окружающих глаз, и это обстоятельство тоже сыграло в пользу выбора именно этого села. Может быть тут, в этом волчьем углу, все люди столь стеснительны и робки, как этот молодой человек. Может быть…

— По-моему вы уже приезжали к нам, но это было очень давно. Вы были молоденькая, то есть юная, по-моему вы ещё учились в школе. Вы тогда залезли на бревно, у нас во дворе, в школьном дворе, было такое тонкое бревно, не помню куда оно потом делось. Вы залезли на него и прошли по нему, махая руками вот так, такое толстое-толстое бревно, по-моему, его даже увезли куда-то… Да я и не знаю, кто бы мог перенести его, оно было очень толстое…

— Да это было давно, — со вздохом согласилась она и добавила про себя: «давно и неправда». Впрочем, весь мир состоит из неправды и если обращать на это внимание, — то… — то лучше в лес не ходить, не правда ли? Ну так давно, что я уже и не помню ни хрена. Он вздрогнул. Ей надоело слушать про бревно.

— Ну и как там тётя? Наверное, постарел сильно? Да? Я угадала?

Когда они вышли – он следом за ней – в темноту, свежую …нерзбр. – чернильную темноту, её остро схватила грусть по оставленному миру. Ей вспомнились улицы, нарядные толпы горожан, шикарные авто, красавцы-мужчины и красавцы-магазины, рестораны, пыль и блеск водомётных струй у фонтанов… Мороженое, вино и пирожное … Ей ничуть не захотелось идти в эту липкую грязную темноту (Сюжета не было, образа не было, и поэтому пишется что попало, что на ум пришло в данный момент, но в принципе, это может быть испльзовано в другом), где неизвестно что её ещё ожидает. И она сделала попятное движение – вернуться назад… И натолкнулась спиной на грудь мужчины. А, вполне понятно, он понял её по-своему…

Почему она отправилась всё-таки в село? Почему сделала шаг в крупную темень и пошла, пошла, как всегда шла по жизни – не оглядываясь, решительно и скоро.

Глава вторая.

«Тётя» оказалась худой, еще высокой, но уже согнувшейся в спине старушкой, смотрела строго и очень недружелюбно. Судя по всему, появление свежеиспеченной племянницы не принесло ей никакой радости. И под строгим взглядом выцветших глаз Лора почувствовала себя крайне неуютно.

Старушка молчала, то только время от времени двигала губами, будто собираясь что-то сказать, но потом сжимала их в тонкую и прямую линию. Это вполне естественно привело к тому, что рассказ Ларисы – разумеется, бредовый, — начал спотыкаться… Глос потерял уверенную радость и задрожал… Она поперхнулась и закашлялась…

Таким образом, замысел так хорошо сложившийся в пути, столкнувшись со стеной скорбного молчания, рассыпался в прах.

Отдышавшись она повторила свое экзальтированное начало: «Конечно, я знаю, вы не поверите мне…» и зло, и умоляюще посмотрела на старуху, во время чего губы старушки продолжали неутомимо жувать.

Результатом этого воцарившегося молчания стало то, что Лариса опустила голову и ей стало так плохо, что хоть иди и топись. Здесь в в тишине, в степной пустоте, среди чужих, жизнь ей показалаось настолько бессмысленной и, может быть самое главное, а может быть и нет – абсолютно бесперспективной. Ей хотелось сесть. Она здорово устала, пройдя те четыре километра которые отделяли полустанок от села, но в прихожей домика не было ничего похожего не только на стул, но и вообще… Казалось, еще какое-то мгнвение и она расплачется. Но не расплакалась она как раз потому, что уж слишком горько было на душе, так горько, что и слезы здесь не помогли бы, хотелось выть, кусаться, царапаться, но тут же стоял Петенька, сложив руки на груди крестом, и смотрел на неё с равндушием и бесстрастием. «Ты что-то хотел сказать?» — безмолвно спросила она у него. «Нет, ничего, — ответил он. – Ничего нет»… И как это бывало на постоянке, его равнодушие передалось и ей.

И может быть тут перед этой безмолвной и суровой, как сама смерть, старушкой и первый раз пришла Лоре мысль, что жизнь – именно её жизнь – кончена. Конечно, мысль о том, чтобы покончить жизнь самоубийством приходила к ней и раньше, притом неоднократно. После угарнго разгула, пьяного и бестолкового, по похмелью, в минуты отчаяния, когда становилось ясно, что её жизнь складывается совершенно не так, как хотелось бы ей, — эта мысль приходила обязательно. Н это была именно мысль, это была всего лишь возможность – пугающая, страшная, и одновременно манящая, волнующая. Были чувства, был страх и боль, и осознание своего бессилия перед жизнью. Сечас в этим инуты появилось нечто иное, появилось равнодушие, принесенное Петенькой. Будет ли она сама жить дальше, или не будет, что случится с ней в будущем, — ей стало абсолютно безразлично. И она не заплакала.

— Ладно, хорош брехать, — вдруг промолвила бабка, промолвила строго, по-мужиковски, и этот внезапный голос в затянувшемся молчании заставил Ларису вздрогнуть. Девушка не поняла слово, точнее она поняла, но оно поразило её – это было чуждое слово, и она поправиал его своим:

— Как? Брехать? – и она всмотрелась в лицо старухи. – Я не вру!

Но ответа там, сколько ни всматривалась, так и не нашла. Вероятно, по старости лет «тётя» утратила способность к мимике и превратилось в застывшую морщинистую маску.

— Поживёшь, пока у меня, а там дальше видно будет.

(Продолжение следует)